Перевод полностью обновлен 7.01.22 

РЕВНОСТЬ, ПРОТОТИП СОЦИАЛЬНЫХ ЧУВСТВ

Комплекс вторжения отображает опыт, который получает примитивный субъект, чаще всего, когда он видит одного или нескольких подобных ему, разделяющих с ним семейные отношения; или другими словами, когда он понимает, что у него есть родные братья. Условия, таким образом, могут быть очень различными, с одной стороны – различные культуры и то широкое толкование, которое они дают семейной группе, с другой стороны – индивидуальные обстоятельства, первое из которых отведенное судьбой место в порядке рождения, согласно династического положения, можно сказать, которое он занимает еще до начала конфликта: будет ли он владеющим или же захватчиком.

Инфантильная ревность долго поражала наблюдателей: “Я видел своими собственными глазами,” говорит Св. Августин, “и я тщательно наблюдал, маленького ребенка, поглощенного ревностью: он еще не был в состоянии говорить, но все же он не мог препятствовать тому, чтобы не побледнеть при горьком зрелище своего брата у груди” (Признания, I, VII). Это наблюдение, которое так удивило нашего моралиста, оставалось долгое время не чем иным как риторической темой, которая могла использоваться для всех видов апологетических окончаний. Экспериментальные наблюдения за детьми и психоаналитические исследования открыли нам структуру инфантильной ревности, осветили ее роль в происхождении социальности и, познания человека, как такового. Критический пункт, разоблаченный этими исследованиями, это то, что ревность в самой ее основе представляет собой не соперничество за жизнь, а мысленную идентификацию.

Мысленная идентификация: Из наблюдения за детьми возрастом от шести месяцев до двух лет, которых разделили на пары и оставили играть без присмотра, мы можем констатировать следующий факт: у детей, собранных таким способом, появляются разнообразные реакции, которые, похоже, демонстрируют общение. Среди всех них выделяется один тип реакций, потому что мы можем распознать в нем объективно определяемое соперничество: оно включает в себя определенную адаптацию поз и жестов субъектов, а именно, сходство в их чередовании и совпадение в их последовательности, которая формирует порядок их провокациям и ответным действиям, и позволяют утверждать, без спешного осуждения сознания субъектов, что они осуществляют это, как ситуацию с двойным исходом, как альтернативу. В рамках этой адаптации мы можем допустить, что на этой стадии намечается признание соперника, то есть «другого» как объекта. Несмотря на то, что такая реакция может быть очень ранней, она определяется условием, настолько доминирующим, что оно кажется однозначным, а именно предел, который не может быть превышен в разнице между возрастами субъектов. Этот предел ограничен двумя с половиной месяцами в первый год рассматриваемого периода, и остается таким же строгим по мере взросления.

Если это условие не выполняется, то реакции, которые наблюдаются между детьми, находящимися в конфронтации, имеют совершенно другое значение. Рассмотрим наиболее частые из этих реакций: демонстрация, соблазнение и деспотия. Несмотря на то, что здесь фигурируют два партнера, отношение, которое характеризует каждого из них, при наблюдении открывается нам не как конфликт между двумя индивидами, а как конфликт в каждом субъекте между двумя, отвергающей и дополняющей, позициями, и это биполярное участие является основой данной ситуации. Чтобы понять эту структуру, остановимся на мгновение на ребенке, который устраивает спектакль, и на том, кто следует за ним взглядом: кто из них более зритель? Или понаблюдайте за ребенком, который расточает свои попытки соблазняя другого: где находится соблазнитель? Наконец, из пары: ребенок, который наслаждается установлением своего господства, и тот, кто угождает ему, подчиняясь, возникает вопрос, кто из них более зависим? Здесь осуществляется этот парадокс: каждый партнер путает роль другого со своей собственной и идентифицируется с ним; но он может поддерживать эти отношения при совершенно незначительном участии со стороны другого и затем проживать всю ситуацию самостоятельно, что проявляется иногда в полном несоответствии между их поведением. Это означает, что идентификация, характерная для социального поведения, на данном этапе основана на чувстве другого, который игнорируется без правильной концепции его полностью воображаемого значения.

Образ подобного: Какая тогда структура этого образа? Первое указание на это дает нам условие, признанное выше как необходимое для действительной адаптации между партнерами, а именно очень узкая разница в возрасте. Если мы обратимся к тому факту, что эта стадия характеризуется быстрыми и достаточно глубокими изменениями нервной системы по сравнению с преобладанием индивидуальных различий, будет понятно, что это условие эквивалентно требованию подобия между субъектами. Похоже, что образ другого связан со структурой собственного тела, и особенно с его функциями отношения, определенными объективным сходством.

Доктрина психоанализа позволяет нам приблизиться к проблеме. Она показывает нам, в брате, в лишенном пола смысле, избранный объект либидинальных требований, которые на изучаемой нами стадии являются гомосексуальными. Но она также настаивает на смешении в этом объекте двух эмоциональных отношений, любви и идентификации, чье противопоставление будет фундаментальным на более поздних стадиях.

Эта оригинальная двусмысленность появляется вновь у взрослых в чувстве ревнивой любви и где она может быть схвачена лучше всего. Это может быть распознано в сильной заинтересованности, которую субъект проявляет к образу конкурента, заинтересованности, которая хоть и проявляется в виде ненависти, то есть как негативная, и хотя он мотивируется воображаемым объектом любви, тем не менее, поддерживается субъектом самым безосновательным и самым дорогостоящим способом и часто так доминирует над чувством самой любви, что ее следует интерпретировать как существенный и положительный интерес страсти. Эта заинтересованность смешивает в нем идентификацию и любовь, и хотя она только проявляется в скрытой форме в мышлении взрослых, она придает неопровержимое качество страсти, его поддерживающей, что делает ее близкой к навязчивости. Высшая степень агрессивности, с которой сталкиваются при психотических формах страсти, состоит в гораздо большей степени из отрицания этого исключительного интереса, чем из соперничества, которое, кажется, его оправдывает.

Значение первичной агрессивности. Но именно в примитивной братской ситуации агрессия оказывается вторичной по отношению к идентификации. Доктрина Фрейда остается сомнительной в этом пункте; дарвиновская идея о том, что борьба лежит в основе жизни, пользуется значительным доверием среди биологов, но, несомненно мы должны распознать здесь авторитет менее критикуемый напыщенностью морализаторства, который передается в таких шаблонах, как homo homini lupus. Напротив, очевидно, что кормление представляет собой именно для детенышей временную нейтрализацию состояния борьбы за пищу. Это утверждение еще более очевидно в случае людей. Поэтому возникновение ревности в связи с кормлением, в соответствии с классической темой, проиллюстрированной выше цитатой святого Августина, следует интерпретировать с осторожностью. Фактически, ревность может проявляться в тех случаях, когда субъект, долгое время отлученный от груди, не находится в ситуации жизненно важного соревнования со своим братом. Следовательно, этот феномен, по-видимому, требует в качестве предварительного условия, определенной идентификации с состоянием брата. Более того, аналитическая доктрина, характеризуя как садомазохистскую типичное стремление либидо на этой стадии, безусловно, подчеркивает, что в таком случае агрессивность как доминирует в эмоциональной экономике, так и то, что она всегда одновременно претерпевает и воздействует, другими словами, на основе идентификации с другим, объектом насилия.

Напомним, что эта роль интимного двойника, которую мазохизм играет в садизме, была подчеркнута психоанализом и что именно загадка, что представляет собой мазохизм в экономике жизненно важных инстинктов, побудила Фрейда утвердить инстинкт смерти.

Если мы хотим следовать за идеей, которую мы указали выше, и определить страдание при отнятии от груди у человека в качестве источника желания смерти, мы распознаем в первичном мазохизме диалектический момент, когда субъект производит с помощью своих первых актов игры воспроизведение именно этого страдания и, тем самым, сублимирует и преодолевает его. Именно так примитивные детские игры представлялись проницательному глазу Фрейда: эта радость раннего детства – отвергнуть объект из поля своего зрения, а затем, отыскание объекта, неисчерпаемо возобновлять свое устранение, означает, что субъект снова причиняет сам себе волнение отстранения, т.к. он подвергался этому ранее, но теперь торжествует, будучи активным в своем воспроизведении.

Расщепление, таким образом намеченное в субъекте, может быть закончено через идентификацию с братом, потому что она предоставляет образ, который фиксирует один из полюсов первичного мазохизма. Таким образом ненасильственность первичной формы самоубийства порождает насилие воображаемого убийства брата. Но это насилие не имеет ничего общего с борьбой за жизнь. Объект, выбранный агрессией для примитивных игр со смертью, является, по сути, безделушкой или частью отходов, биологически безразличным; субъект упраздняет его безвозмездно, своего рода, для удовольствия и, таким образом, принимает потерю материнского объекта. Образ отлученного от груди брата привлекает особую агрессию только потому, что он повторяет в субъекте образ материнской ситуации, а вместе с ним и желание смерти. Это явление вторично по отношению к идентификации.

Стадия зеркала

Эмоциональная идентификация – психическая функция, оригинальность которой была установлена психоанализом, особенно в Эдиповом комплексе, как мы это позже увидим. Но использование этого термина на стадии, которую мы изучаем, остается плохо определенным в теории. Именно поэтому мы попытались дополнить теорию этой идентификацией, происхождение которой я описываю, используя термин стадия зеркала.

Рассматриваемая таким образом стадия является ответом на затухание отнятия от груди, до конца тех шести месяцев, в течение которых доминанта психического дискомфорта, соответствующая задержке физического развития, отражает преждевременность рождения, которое, как мы указывали лежит в основе особенностей отлучения от груди у человека. Однако распознавание субъектом своего изображения в зеркале – явление, вдвойне существенное для анализа этой стадии: данное явление появляется после шести месяцев, и его изучение в этот момент наглядно выявляет стремления, которые затем составляют реальность субъекта; зеркальное изображение из-за этого сходства предоставляет хороший символ этой реальности: ее эмоциональной ценности, иллюзорной, как образ, и ее структуры, поскольку она отображает форму человека.

Восприятие формы подобного в качестве мыслительной единицы в живом существе связано с соответствующим уровнем интеллекта и общительности. В стаде животных имитация сигнала показывает это в урезанной форме; эхомимические* и экопраксические** структуры проявляют свое бесконечное богатство у обезьян и людей. В ней заключается основной смысл интереса, который и одни и другие проявляют к своему зеркальному изображению. Но даже при том, что их поведение при рассматривании этого изображения заключается в попытке вытянуться и схватить его руками – что кажется одинаковым в обоих случаях, эти игры доминируют у человека только в течение короткого времени в конце первого года. Это тот возраст, который Бахлер назвал “возраст шимпанзе”, потому что он существует тогда, когда человек достигает уровня инструментального интеллекта, эквивалентного животному.

Вторичность зеркального изображения: Феномен восприятия, появляющийся у человека с шестого месяца, проявляется с этого момента в полностью отличной форме, характеризующейся просветляющей интуицией, а именно, на фоне торможения внимания, возникает внезапное проявление адаптивного поведения (жест, направленный к некоторой части собственного тела); что сопровождается ликующими расходами энергии, которые объективно указывают на победу. Эта двойная реакция позволяет заметить чувство понимания в его невыразимой форме. Эти признаки, по нашему мнению, выражают вторичное значение, которое феномен получает от либидинозных условий, сопровождающих его появление. Эти условия — это всего лишь психическое напряжение, проистекающее из месяцев недоношенности и которое, кажется, выдает двойной жизненный разрыв: разрыв этой непосредственной адаптации к окружающей среде, которая определяет животный мир своей естественностью; разрыв этого единства жизнедеятельности, порабощающего восприятие влечений животных.

Рассогласование на этой стадии у человека как влечений, так и функций является лишь следствием длительной несогласованности систем. Это приводит к стадии, которая эмоционально и умственно построена на основе проприоцептивности, которая дает телу фрагментарность: с одной стороны, психический интерес смещается на стремения, направленные на определенное склеивание собственного тела; с другой стороны, реальность, сначала подвергшаяся дроблению восприятия, хаос которой достигает даже ее категорий, например, «пространств», таких же разрозненных, как сменяющая друг друга неподвижность ребенка, упорядочивается в отражении форм тела, которые в некотором роде служат моделью для всех объектов.

Здесь речь идет об архаической структуре человеческого мира, анализ бессознательного которого выявляет глубокие следы: фантазии о расчленении, распаде тела, среди которых фантазии о кастрации являются лишь образом, усиленным особым комплексом; образ двойника, чьи фантастические опредмечивания, реализуются различными причинами в различные периоды жизни, показывают психиатру, что он развивается по мере роста субъекта; наконец антропоморфный и органический символизм объектов в сновидениях и симптомах, который является потрясающим открытием психоанализа.

Стремление, посредством которого субъект восстанавливает свое утраченное единство, с самого начала имеет место в центре сознания. Она является источником энергии его умственного прогресса, прогресса, структура которого определяется преобладанием зрительных функций. Если поиск своего эмоционального единства выдвигает на первый план в субъекте те формы, в которых он представляет себе свою идентичность, то наиболее интуитивную форму на этой стадии дает зеркальный образ. То, что субъект приветствует в ней, так это присущее ей психическое единство. То, что он узнает в ней – это идеальность образа двойника. То, что он с встречает с восторгом – это триумф целительного стремления.

Нарциссическая структура Я. Таким образом, мир, характерный для этой фазы, является нарциссическим миром. Обозначая его таким образом, мы не только напоминаем о его либидинальной структуре тем самым термином, которому Фрейд и Абрахам еще в 1908 г. установили чисто энергетическое значение инвестиций либидо в тело; мы также желаем проникнуть сквозь его логическую структуру и придать ему полное значение мифа о Нарциссе; то, что это значение указывает на смерть: на жизненную нехватку, из которой этот мир возникает; или зеркальное отражение: образ двойника, который является для него центральным; или иллюзия образа: этот мир, как мы увидим, не содержит других людей.

Восприятия активности других недостаточно, чтобы прорвать эмоциональную изоляцию субъекта. Пока образ подобного лишь играет свою первичную роль, ограниченную функцией выражения, он вызывает у субъекта сходные эмоции и позы, по крайней мере настолько, насколько позволяют текущие устройства его функциональных систем. Но по мере того, как субъект подвергается эмоциональному или моторному внушению он не отличает себя от самого образа. Наоборот, в качестве несоответствующей характеристики этой стадии, образ лишь усиливает временное вторжение чужеродного стремления. Назовем его нарциссическим вторжением: единство, которое оно вносит в стремления, тем не менее будет способствовать формированию Я. Но прежде, чем Я утверждает свою идентичность, оно сливается с образом, его формирующим, но отчуждающим его первоначально.

Можно сказать, что Я сохранит от этого первоисточника двойственную структуру зрелища, которое, проявляясь в вышеописанных ситуациях деспотизма, соблазнения, парада, придает форму влечениям, садомазохистским и скоптофиллическим (желание видеть и быть увиденным), губительным для других по своей сути. Заметим также, что это первичное вторжение позволяет нам понять любую проекцию сформированного Я, проявляется ли она как мифоманиакальная в ребенке, чья личная идентификация все еще колеблется, как транзитивистическая*** в параноике, чье Я регрессирует до архаической стадии, или как содержательную, когда она интегрирована в нормальное Я.

*эхомимические – отражающие мимику (примечание переводчика)

**экопраксические – отражающие движения (примечание переводчика)

***Транзитивизм – убежденность больного в том, что какие-либо ощущения испытываются не только им, но и окружающими его людьми или же только другими лицами, проявление синдрома Кандинского — Клерамбо. (примечание переводчика)

Драма Ревности: Я и Другой

Я сформировано как другой, в то время как разыгрывается драма ревности. Для субъекта Я является несоответствием, которое вмешивается в зрительное удовлетворение из-за стремления, которое Я предполагает. Я подразумевает введение третьего объекта, который замещает эмоциональный беспорядок и двусмысленности стадии зеркала соревнованием треугольной ситуации. И, таким образом, субъект, который через идентификацию стремится к ревности, достигает новой альтернативы, где судьба действительности сыграна. Или он возвращается к материнскому объекту и настаивает на отвержении реального и на разрушении другого; или он приведен к какому либо другому объекту и принимает его в качестве внешней характеристики человеческого знания, то есть, как сообщаемый объект, так как соревнование подразумевает и конкуренцию и соглашение. Но в то же самое время, он распознает другого, с которым он будет как сражаться так и заключать контракт. Одним словом он обнаруживает и другого человека и объект как социализирующее явление. Здесь снова человеческая ревность отличается от непосредственной конкуренции биологического порядка, так как она формирует свои объекты вместо того, чтобы быть определена ими. Ревность тогда показывает себя как первичное социальное чувство.

Я, осмысляемое таким образом, не устанавливается во всех своих основах до возраста трех лет; чтобы быть так установленным оно должно обладать характером объективности, фундаментальной для человеческого знания. То, что замечательно, так это то, что это знание привлекает свое богатство и силу из биологических нехваток, которые характеризуют происхождение человека. Изначальный символизм объектов способствует и их расширению за пределы необходимых для выживания инстинктов и их восприятию в качестве инструментов. Социализация через ревнивую симпатию – основа их постоянства и прочности.
Таковы существенные черты психической роли братского комплекса. Вот некоторые из его приложений.

Условия и эффекты братства: травматизирующая роль собрата является результатом его вторжения. Факт его появления и выбор времени определяет его значение для субъекта. Вторжение исходит от вновь прибывшего и тревожит того во владении. Как правило в семье это является результатом рождения, и в принципе это старший ребенок, кто страдает.

Реакция страдальца на травму зависит от его психического развития. Если он изумлен незванным гостем, оставаясь все еще дезорганизованным отнятие от груди, то этот опыт будет возобновляться каждый раз, когда он будет с ним встречаться. В таком случае он регрессирует таким образом, который обнаруживает себя исходя из судьбы Я, как шизофренный психоз или как гипохондрический невроз; или он может реагировать воображаемым разрушением этого монстра, а это приведет или к извращенным импульсам или к навязчивому чувству вины.

Если напротив вторгающийся не прибывает до окончания комплекса Эдипа он чаще всего оказывается принят в соответствии с предположением о родительской идентификации, которая, как мы увидим, имеет большую концентрацию чувств и более богатую структуру. Он тогда является уже не препятствием или отражением для субъекта, но личностью, достойной любви или ненависти. Агрессивные влечения сублимируются в нежность или суровость.

Собрат также предоставляет архаическую модель Я. Здесь у старшего активная роль, так как он более развит. Чем больше эта модель находится в согласованности со всеми влечениями субъекта, тем более счастливым будет синтез Я, и более реальными будут формы объективности. Была ли подтверждена эта формула при изучении близнецов? Мы знаем, что много мифов приписывают их героическим силам, посредством которых гармония материнского лона восстанавливается в реальности, но ценой братоубийства. В любом случае это из-за собрата, который порождает как объект, так и Я. Чем больше субъект в состоянии усвоить от своего партнера, тем более он усиливает и как свою индивидуальность, так и свою объективность, гаранты его будущей эффективности.

Но группа собратьев, отличающихся по возрасту и полу, предрасположена к самым несогласованным идентификациям Я. Изначальный образ двойника, на котором вероятно формируется Я вначале, подавляется фантазиями образа, как это проявляется в общем для обеих полов фантазме фаллической матери, или в фантазме фаллического двойника невротической женщины. Тем легче ей становится себя закрепить на нетипичных формах, в которых дополнительные признаки могут играть столь же большую роль, как и органические различия. И в зависимости от того, насколько достаточно давление сексуального инстинкта, мы увидим эту идентификацию нарциссической фазы порождающую или формальные требования гомосексуализма или сексуального фетишизма, или, в системе параноидального Я, объективированном в  преследователе, внешнем или интимном.

Связи паранойи с братским комплексом проявляются в частом повторении тем родственных отношений, незаконного присвоения и ограбления, так же, как ее нарциссическая структура раскрывает себя в более параноидальных темах вторжения, влияния, расщепления, двойника, и всех бредовых превращений тела.

Эти связи объясняют то, что семейная группа, ограниченная матерью и собратьями, производит психический комплекс, в котором реальность имеет тенденцию оставаться воображаемой или, самое большее, абстрактной. Клинический опыт показывает, что на самом деле, группа составленная таким образом является крайне благоприятной для рождения психоза и что мы найдем ее в большинстве случаев бреда на двоих*.

*Возможно имеется ввиду индуцированный бред (примечание переводчика).