Перевод полностью обновлен 5.02.22

Именно с открытием эдипальных событий в анализе неврозов Фрейд вывел на свет концепцию комплекса. Представленный комплекс Эдипа, учитывая количество психических отношений, в которых он участвует, заставляет признать себя в более чем одном пункте этой работы, – и в нашем исследовании, поскольку он более конкретно определяет психические отношения в человеческой семье, – и в нашей критике, так как Фрейд выдает этот психологический элемент в качестве специфической формы человеческой семьи и ставит в зависимость от него все социальные разновидности семьи. Предлагаемый здесь методический порядок как при рассмотрении психологических структур, так и социальных фактов приведет к пересмотру комплекса, который позволит определить место патерналистской семьи в истории и пролить дополнительный свет на современные неврозы.

Схема комплекса. Психоанализ открыл у ребенка генитальные побуждения, апогей которых приходится на 4-й год жизни. Не останавливаясь здесь на их структуре, скажем, что они составляют своего рода психологическое половое созревание, очень преждевременное, как мы видим, по отношению к физиологическому половому созреванию. Привязывая ребенка сексуальным желанием к наиболее близкому объекту, обычно предлагаемому ему присутствием и интересом, а именно к родителю противоположного пола, эти влечения составляют основу комплекса; их неудовлетворение формирует узел. Несмотря на то, что эта неудовлетворенность присуща изначальной преждевременности этих влечений, ребенок связывает ее с третьим объектом, которого те же самые условия присутствия и интереса обычно определяют в качестве препятствия для их удовлетворения: а именно с родителем того же пола.

Неудовлетворенность, которую он испытывает, на самом деле обычно сопровождается воспитательным подавлением, целью которого является препятствование любому исходу этих побуждений и особенно их мастурбаторному исходу. С другой стороны, ребенок приобретает некоторую интуицию в ситуации, которая ему запрещена, как благодаря незаметным и расплывчатым знакам, которые выдают его восприятию родительские отношения, так и благодаря несвоевременным случаям, которые раскрывают их ему. С другой стороны, ребенок приобретает определенное понимание ситуации, которая запрещена ему, такими отдельными, но разбросанными признаками, которые выдают его восприимчивости отношения между его родителями, которые проявляются посредством несвоевременных случайностей, раскрывающих это ему. Этим двойным процессом родитель того же самого пола появляется ребенку и как агент сексуального запрета и как пример его нарушения. Благодаря этому двойному процессу родитель того же пола предстает перед ребенком и как агент сексуального запрета, и как пример его нарушения.

Возникшее таким образом напряжение разрешается, с одной стороны, вытеснением сексуального стремления, которое с этого момента будет оставаться латентным, уступая место нейтральным интересам, максимально предрасполагающим к учебным достижениям, вплоть до наступления половой зрелости; с другой стороны, сублимацией родительского образа, который увековечит в сознании типичный идеал, гарантию будущего совпадения психических реакций и физиологических реакций в период полового созревания. Этот двойной процесс имеет фундаментальное наследственное значение, потому что он остается запечатленным в психике в двух постоянных компонентах: то, что подавляет, называется Сверх-Я, а то, что сублимирует, — Идеал Я. Они представляют собой окончательное завершение Эдипова кризиса.

Объективное значение комплекса. Этой важной схеме комплекса соответствует большое количество данных из опыта. Существование инфантильной сексуальности теперь является бесспорным; к тому же, исторически обнаружив себя в последствиях своей эволюции, которыми являются неврозы, она доступна самому непосредственному наблюдению, и ее многовековое непризнание является поразительным доказательством социальной избирательности человеческого знания. Психические феномены, которые были выделены под именами Сверх-Я и Идеала Я в конкретном анализе симптомов неврозов, проявили свою научную ценность в дефиниции и объяснении феноменов личности; здесь существует порядок положительной обусловленности, который объясняет множество аномалий в человеческом поведении и в то же время делает необоснованной для этих расстройств отсылку к органическому порядку, который, даже не смотря на то, что он является чисто теоретическим или просто мифическим, все еще является основой экспериментального метода для всей медицинской традиции.

По правде говоря, этому предубеждению, приписывающему психическому порядку эпифеноменальный характер, т. е. недействующий, способствовал недостаточный анализ факторов этого порядка, но именно в свете ситуации, определенной как эдипальная, такие случайности в истории субъекта приобретают то значение и важность, которые позволяют связать их с ​​индивидуальной особенностью его личности; можно даже уточнить, что когда эти случайности воздействуют на эдипальную ситуацию в качестве травмы в ее эволюции, они вероятно повторяются в эффектах Сверх-Я; если же они воздействуют на нее как нетипичности по своему устройству, то они отражаются вероятно в формах Идеала Я. Таким образом, в виде подавлений творческой деятельности или в виде возврата сексуального воображения, большое количество нарушений, многие из которых проявляются на уровне элементарных телесных функций, нашли свое теоретическое и терапевтическое ограничение.

СЕМЬЯ ПО ФРЕЙДУ

Открытие того, что такие важные для человека явления, как сексуальное подавление и психический пол, подчинены регулированию и случайностям психической драмы семьи, должно было внести наиболее ценный вклад в антропологию семейной группы, особенно в изучение запретов, которые эта группа повсеместно формулирует и которые имеют своей целью сексуальную торговлю между некоторыми из ее членов. Более того, Фрейд быстро пришел к формулированию теории семьи. В ее основе было несоответствие, появившееся с первых исследований, в положении двух полов по отношению к Эдиповому комплексу. Процесс, который идет от Эдипова желания до его вытеснения, кажется таким же простым, каким он был впервые показан, только у ребенка мужского пола. Поэтому последнее постоянно берется в качестве основания при дидактических изложениях комплекса.

На самом деле эдипальное желание оказывается гораздо более интенсивным у мальчика и, следовательно, направлено на мать. С другой стороны, подавление обнаруживает в своем механизме черты, которые на первый взгляд кажутся оправданными только в том случае, если в своей типичной форме механизм передается от отца к сыну. Это является фактом комплекса кастрации.

Комплекс кастрации. Это подавление происходит посредством двойного эмоционального движения субъекта: агрессии против родителя, по отношению к которому его сексуальное желание ставит его в положение соперника; и, ощущаемый в ответ, вторичный страх агрессии подобного. Теперь фантазм поддерживает эти два движения, настолько замечательно, что выделяется с ними в так называемом комплексе кастрации. Если этот термин может быть оправдан агрессивными и подавляющими целями, проявляющимися в этот момент Эдипова комплекса, то он, тем не менее, мало соответствует тому фантазму, который представляет собой его первоначальное обстоятельство. Этот фантазм состоит, по существу, в повреждении части тела, то есть в жестоком обращении, которое может быть использовано только для кастрации самца. Но мнимая реальность этой опасности в сочетании с тем фактом, что угроза ее действительно формулируется воспитательной традицией, должна была привести Фрейда к пониманию ее прежде всего как испытываемую, из-за ее реальной ценности, и распознать в страхе, внушаемом мужчине мужчиной, фактически отцом, прототип Эдипова подавления.

На этом пути Фрейда поддерживали данные социологии: запрет инцеста с матерью носит всеобщий характер не только благодаря бесконечно разнообразным и часто парадоксальным родственным отношениям, которые первобытные культуры закрепляют как табу инцеста, но опять же, каков бы ни был уровень нравственного сознания в культуре, этот запрет всегда четко формулируется, и нарушение подвергается постоянному осуждению. Вот почему Фрейзер признает в табу матери изначальный закон человечества.

Миф первоначального отцеубийства. Вот как Фрейд совершил теоретический скачок, заблуждение которого мы отметили во введении: от супружеской семьи, которую он наблюдал у своих пациентов, к гипотетической первобытной семье, задуманной как орда, в которой доминирует самец благодаря своему биологическому превосходству, присвоив половозрелых самок. Фрейд основывается на связи, наблюдаемой между табу и обрядами в отношении тотема, попеременно являющегося объектом неприкосновенности и жертвенной оргии. Он воображает себе драму убийства отца сыновьями, за которым следует посмертное освящение убийцами его власти над женщинами, убийцами, которые являются узниками неразрешимого соперничества: первобытное событие, когда из табу на мать возникли бы все моральные и культурные традиции.

Даже если бы эта конструкция не была разрушена отдельными требованиями принципа, который она заключает в себе, — даже если приписать биологической группе возможность, что она управляется справедливо от момента ее основания, посредством признания закона, —  его предполагаемые биологические предпосылки, а именно постоянная тирания, осуществляемая вождем орды, будут сведены ко все более и более неопределенной иллюзии по мере того, как будут продвигаться наши знания об Антропоидах. Но прежде всего повсеместно присутствующие следы и продолжительное сохранение матриархальной структуры семьи, существование в ее ареале всех основных форм культуры и особенно часто весьма жесткое подавление сексуальности показывают, что порядок человеческой семьи имеет основы не связанные с силами мужчины.

Несмотря на это, нам кажется, что огромный урожай фактов, который Эдипов комплекс позволил конкретизировать за каких-нибудь пятьдесят лет, может пролить свет на психологическую структуру семьи в большей степени, чем слишком поспешные интуитивные догадки, которые мы только что изложили.

ФУНКЦИИ КОМПЛЕКСА: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПЕРЕСМОТР

Эдипов комплекс оставляет свой след на всех уровнях психики; но теоретики психоанализа не дали однозначных определений функциям, которые он там выполняет; это можно объяснить отсутствием достаточно глубоких систем развития, с помощью которых они его объясняют. Если действительно они считают комплекс осью, по которой эволюция сексуальности проецируется в конституирование реальности, эти две системы расходятся в человеке с особой случайностью, которая, безусловно, признается ими как вытеснение сексуальности и сублимация реальности, но должна быть интегрирована в более строгую концепцию этих докладов по структуре: роль созревания, которую играет комплекс в обеих системах, можно считать параллельной лишь приблизительно.

СОЗРЕВАНИЕ СЕКСУАЛЬНОСТИ

Психический аппарат сексуальности впервые раскрывается у ребенка в самых нелепых формах по отношению к его биологическим целям, и последовательность этих форм свидетельствует о том, что именно путем постепенного созревания он приспосабливается к генитальной организации. Это созревание сексуальности воздействует на Эдипов комплекс, формируя его основные стремления, но, также и наоборот, комплекс содействует сексуальности, направляя ее на свои объекты.

Движение Эдипова комплекса происходит, по сути, через треугольный конфликт в субъекте; мы уже видели, как игра стремлений, возникающая при отнятии от груди, приводит к похожему образованию; также это мать – которая является первичным объектом этих стремлений, подобно пище, которая должна быть поглощена, и даже подобно лону, в которое нужно снова всосаться – первой предлагает себя эдипальному желанию. Таким образом, мы понимаем, что это желание лучше наблюдается у мужчин, но также и то, что оно предоставляет исключительную возможность восстановления стремлений отнятия от груди, то есть стремлений к сексуальной регрессии. Эти стремления на самом деле представляют собой не только психологический тупик; кроме того, они особенно противостоят здесь установке на экстериоризацию, соответствующую активности самца.

Напротив, у представителей другого пола эти стремления имеют возможное следствие в биологической судьбе субъекта, материнский объект, отклоняя часть Эдипова желания, несомненно, стремится нейтрализовать потенциал комплекса, и, тем самым, его эффекты сексуализации, но, навязывая смену объекта, генитальное стремление лучше отделяется от примитивных стремлений и тем легче, что ему не нужно ниспровергать позицию интериоризации, унаследованную от этих нарциссических стремлений. Таким образом, приходим к двусмысленному выводу, что при переходе от одного пола к другому, чем более явным является формирование комплекса, тем более случайной оказывается его роль в сексуальном приспособлении.

КОНСТИТУИРОВАНИЕ РЕАЛЬНОСТИ

Мы видим здесь влияние психологического комплекса на жизненные отношения, и именно благодаря этому он способствует конституированию реальности. То, что он привносит в нее, ускользает от терминов интеллектуалистского психогенеза: это некая эмоциональная глубина объекта. Измерение, которое находится на заднем плане любого субъективного понимания, нельзя было бы выделить из него в качестве явления, если бы клиника душевных болезней не помогла бы нам понять его как нечто в виде предложенной всей серии его деградаций до пределов понимания.

Чтобы действительно составить норму пережитого, это измерение может быть реконструировано только с помощью метафорических догадок: концентрация, которая придает объекту существование, перспектива, которая дает нам ощущение его отдаленности и внушает нам уважение к объекту. Но оно проявляется в тех колебаниях реальности, которые стимулируют бред: когда объект стремится слиться с Я и в то же время снова поглотиться фантазмом, когда он кажется расчлененным в соответствии с одним из тех чувств, которые образуют спектр нереальности, от чувства необычности, уже виденного (déjà-vu), никогда не виденного (jamais-vu), пройдя через ложные узнавания, иллюзии двойника, чувства божественности, причастности, влияния, предчувствия смысла, чтобы закончиться закатом мира и тем эмоциональным уничтожением, которое в немецком языке формально обозначается как потеря объекта (Objektverlust).

Эти столь разнообразные качества переживаемого опыта психоанализ объясняет вариациями количества жизненной энергии, которую желание вкладывает в объект. Формулировка, какой бы словесной она ни казалась, отвечает для психоаналитиков данным их практики; они рассчитывают вместе с этими инвестициями в рабочий «перенос» на их излечение; именно на ресурсах, которые он предлагает, они должны основывать показания для лечения. Таким образом, они признали в приведенных выше симптомах признаки чрезмерно нарциссических инвестиций либидо, тогда как образование Эдипова комплекса явилось моментом и доказательством достаточных для «переноса» инвестиций.

Эта роль Эдипова комплекса коррелирует с созреванием сексуальности. Отношение, устанавливаемое генитальным стремлением, кристаллизует, в соответствии с его нормальным типом, жизненное отношение к реальности. Это отношение характеризуется терминами дар и жертва, терминами грандиозными, но значение которых остается двусмысленным и колеблется между защитой и отречением. Через них смелая концепция вновь находит тайное удобство морализаторской темы: при переходе от плена к самопожертвованию мы путаем удовольствие жизненного испытания и нравственного испытания.

Эту концепцию можно определить как аналоговый психогенез; она является конформной наиболее заметному недостатку аналитической доктрины: пренебрежению структурой в пользу динамизма. Тем не менее сам аналитический опыт вносит вклад в изучение психических форм, демонстрируя их связь — либо условий, либо решений — с эмоциональными кризисами. Дифференцируя формальную игру комплекса, можно установить между его функцией и важной для него структурой драмы, более прочную связь.

ПОДАВЛЕНИЕ СЕКСУАЛЬНОСТИ

Несмотря на то, что Эдипов комплекс обозначает собой вершину инфантильной сексуальности, он также является движущей силой вытеснения, которое сокращает его образы до латентного состояния до периода полового созревания; если же он детерминирует сгущение реальности в смысл жизни, то это также является моментом сублимации, которая у человека открывает этой реальности ее бескорыстное разветвление.

Формы, в которых увековечены эти эффекты, обозначаются как Сверх-Я или Идеал Я, в зависимости от того, являются ли они бессознательными или сознательными для субъекта. Как говорится, они воспроизводят образ родителя того же пола, Идеал Я, тем самым способствует сексуальному следованию правил психики. Но образ отца должен был бы, согласно доктрине, в этих двух функциях иметь прототипическую роль из-за доминирования мужчины.

Согласно этой концепции, подавление сексуальности, как мы видели, основано на фантазии кастрации. Если доктрина связывает ее с реальной угрозой, то прежде всего потому, что, Фрейд, как гениальный динамист, распознав стремление, остается закрытым традиционным атомизмом для понимания автономии форм; именно поэтому, наблюдая существование фантазма подобного у маленькой девочки или фаллического образ матери у обеих полов, он вынужден был объяснять эти факты ранними разоблачениями господства мужчины, разоблачениями, которые бы говорили о том, что маленькая девочка ностальгирует о мужественности, а ребенок воспринимает как мужественную свою мать. Происхождение, которое, чтобы найти основание для идентификации, требует использования таких дополнительных механизмов, что кажется ошибочным.

Фантазм фрагментации. Однако материал аналитического опыта наводит на другую интерпретацию; фантазме о кастрации фактически предшествует целая серия фантазий о фрагментации тела, которые появляются, сокращаясь от распада и расчленения, через выпотрошение и вспарывание живота, до пожирания и погребения.

Изучение этих фантазий показывает, что их серия является частью формы постижения с деструктивным и в то же время исследовательским смыслом, который нацелен на тайну материнской груди, в то время как это отношение переживается субъектом более амбивалентным способом, пропорциональным его архаичности. Но исследователи, которые лучше всех поняли материнское происхождение этих фантазий (Мелани Кляйн), сосредотачиваются только на симметрии и на дополнении, которое они привносят в формирование Эдипова комплекса, обнаруживая, например, у мальчиков тоску по материнству. Их интерес заключается на наш взгляд в очевидной нереальности их структуры: рассмотрение этих фантазий, обнаруживаемых во сне и в некоторых побуждениях, позволяет утверждать, что они относятся не к какому-либо реальному телу, а к странному манекену, к причудливой кукле, к собранию конечностей, в котором мы должны признать нарциссический объект, происхождение которого мы упоминали выше: обусловленный у человека появлением воображаемых форм тела перед овладением собственным телом, обладающими ценностью защиты, которой субъект наделяет эти формы, против тревоги жизненного разрыва, происходящего из преждевременности.

Материнское происхождение архаического Сверх-Я. Фантазия кастрации связана с этим же объектом: его форма, рожденная до любого выявления собственного тела, до всякого опознавания угрозы со стороны взрослого, не зависит от пола субъекта и скорее определяет, чем подвергается принципам воспитательной традиции. Он представляет собой защиту, которую нарциссическое Я, идентифицированное со своим зеркальным двойником, противопоставляет возобновлению тревоги, которая в первый момент Эдипова комплекса потрясает его: кризис, вызванный не столько вторжением генитального желания у субъекта, сколько объектом, который снова обретает актуальность из-за этого желания, а именно матерью. На тревогу, вызванную этим объектом, субъект отвечает повторным воспроизведением мазохистского отвержения, с помощью которого он преодолел свою первоначальную утрату, но он оперирует ею в соответствии с приобретенной структурой, то есть при нахождении стремления в воображаемом.

Такое происхождение сексуального подавления не лишено социологической отсылки: оно выражается в обрядах, посредством которых первобытные люди показывают, что это подавление лежит в основе социальной связи: праздничные обряды, которые, чтобы высвободить сексуальность, обозначают своей оргастической формой момент эмоциональной реинтеграции в Целое; обряды обрезания, для одобрения половой зрелости, демонстрируют, что человек может получить к ней доступ только ценой телесных увечий.

Чтобы дать определение на психологическом уровне происхождению подавления, мы должны признать в фантазии о кастрации обуславливающую его воображаемую игру, а в матери — объект, который его определяет. Именно радикальная форма контрпульсаций раскрывается в аналитическом опыте как наиболее архаичное ядро Сверх-Я и представляет собой самое массивное вытеснение. Эта сила распределяется по мере дифференциации этой формы, т. е. по мере того, как субъект реализует репрессивную инстанцию ​​во власти взрослого; иначе нельзя было бы понять тот факт, по-видимому, противоречащий теории, согласно которому строгость, с которой Сверх-Я подавляет функции субъекта, имеет тенденцию устанавливаться обратно пропорционально реальной строгости воспитания. Несмотря на то, что Сверх-Я уже получает от одного только материнского подавления (повиновение отнятию от груди и сфинктерам) следы реальности, именно в Эдиповом комплексе оно выходит за пределы своей нарциссической формы.

СУБЛИМАЦИЯ РЕАЛЬНОСТИ

Здесь представлена ​​роль этого комплекса в сублимации реальности. Чтобы ее понять мы должны начать с того момента, когда доктрина показывает нам разрешение драмы, а именно с той формы, которую оно там обнаруживает, с идентификации. Именно благодаря идентификации субъекта с образом родителя того же пола, Сверх-Я и Идеал Я могут обнаруживать в опыте черты, соответствующие особенностям этого образа.

Доктрина видит в этом факт вторичного нарциссизма; она не отличает эту идентификацию от нарциссической идентификации: в обоих случаях  происходит уподобление субъекта объекту; единственное различие, которое она видит, находится в формировании, с появлением Эдипового желания, более реального объекта, соответствующего лучше сформированному Я; из лишения этого желания, согласно принципам гедонизма, следует возвращение субъекта к его изначальной ненасытной ассимиляции, а из образования Я следует неидеальная интроекция объекта: образ, чтобы быть навязанным субъекту, располагается только с Я в двух исключениях бессознательном и идеальном.

Оригинальность Эдипальной идентификации. Тем не менее более структурный анализ Эдипальной идентификации позволяет распознать в ней более отличную форму. Прежде всего проявляется антиномия функций, которые родительский образ выполняет в субъекте: с одной стороны, образ угнетает сексуальную функцию, как показывает опыт, действие Сверх-Я против повторений стремлений остается бессознательным в той же мере, в какой стремления остаются подавленными. Он делает это в бессознательной форме. С другой стороны, образ сохраняет эту функцию, но защищенную ее собственным неузнаванием, поскольку Идеал Я представляет в сознании подготовку пути для его      будущего возвращения. Таким образом, если стремление раскрывается в двух основных формах, бессознательности и неузнавании, в которых анализ научился его распознавать, то сам образ предстает в двух структурах, разрыв которых определяет первую сублимацию реальности.

Кроме того, невозможно переоценить здесь то, что объект идентификации здесь это не объект желания, но тот, который противопоставляется объекту желания в эдипальном треугольнике. Подражательная идентификация становится примирительной; объект садомазохистского участия отделяется от субъекта, дистанцируется от него в новой двусмысленности страха и любви. Но на этом шаге к реальности примитивный объект желания кажется ускользающим.

Этот факт определяет для нас оригинальность Эдиповой идентификации: нам кажется, что он указывает на то, что в Эдиповом комплексе не момент желания устанавливает объект в его новой реальности, а момент нарциссической защиты субъекта.

Этот момент, будучи причиной возникновения объекта, который его позиция представляет в качестве препятствия для желания, показывает, что он окружен ореолом трансгрессии, которая воспринимается опасной; этот объект представляется Я и опорой его защиты, и примером его триумфа. Вот почему этот объект обычно заполняет контур двойника, в котором Я впервые идентифицирует себя и посредством которого Я может путать себя с другим; объект обеспечивает безопасность Я, усиливая этот контур, но в то же время объект противодействует Я как идеалу, который имеет возможность то возвышать, то подавлять его.

Этот момент Эдипова комплекса обеспечивает прототип сублимации, как ролью скрытого присутствия, которую играет стремление, так и формой, которой прототип предполагает объект. Эта форма реагирует в каждом кризисе, в котором возникает для человеческой реальности смешение, загадку которого мы изложили выше: именно этот луч удивления преображает объект, растворяя его эквиваленты в субъекте и предлагая его уже не как средство удовлетворения желания, а как полюс для творений страсти. Именно путем повторного сокращения такого объекта опыт достигает всей своей глубины.

Таким образом, серия антиномических функций формируется в субъекте с помощью главных кризисов человеческой реальности, чтобы включить в себя безграничные задатки его прогресса; если функция сознания, по-видимому, отражает первичную тревогу, а функция равенства отражает нарциссический конфликт, то функция примера, по-видимому, является оригинальным вкладом Эдипова комплекса.

Образ отца. Итак, сама структура Эдиповой драмы обозначает отца, как придающего функции сублимации ее самую выдающуюся и наиболее чистую форму. Образ матери в Эдипальной идентификации свидетельствует фактически о вмешательстве первичных идентификаций; образ отмечает их формами и их двойственностью, как Идеал Я, так и Сверх Я: так как у девочки подавление сексуальности более легко навязывает телесным функциям эту психическую фрагментацию, в которой можно определить истерию, так же и сублимация материнского образа имеет тенденцию превращаться при несостоятельности этой сублимации в чувство отвращения и систематическую заботу о зеркальном отражении.

В той степени, в которой образ отца является доминирующим, он поляризует в обоих полах наиболее совершенные формы Идеала Я, из которых достаточно указать, что они реализуют в мальчике идеал мужества, а в девочке идеал женственности. С другой стороны, мы можем подчеркнуть физические повреждения в ущербных формах этого образа, особенно те, которые представляют его калечащим или ослепляющим, чтобы отклонить энергию сублимации от ее творческого направления и способствовать ее заточению в каком-то идеале нарциссической целостности. Смерть отца, на какой бы стадии развития она ни произошла и в зависимости от степени завершенности Эдипова комплекса, способствует его истощению, парализуя развитие реальности. Опыт, связывающий эти причины с большим количеством неврозов и их серьезностью, противоречит теоретическому направлению, которое рассматривает угрозу отцовской силы в качестве главного фактора этих неврозов.

КОМПЛЕКС И ЕГО СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗНООБРАЗИЕ

Даже при том, что психологический анализ показал, что Эдипов комплекс должен быть понят в терминах его нарциссического прошлого, это не означает, что он формируется вне его социологического разнообразия. Наиболее решающий источник его психических эффектов следует из факта, что образ отца концентрирует в себе функции подавления и сублимации; но это результат социальной обусловленности, результат патерналистской семьи.

МАТРИАРХАТ И ПАТРИАРХАТ

Семейная власть в матриархальных культурах представлена ​​не отцом, но обычно дядей по материнской линии. Этнолог Малиновский, руководствуясь своими познаниями в области психоанализа, смог проникнуть в психические последствия этого факта: если дядя по материнской линии осуществляет это социальное покровительство как хранитель семейных запретов и инициатор племенных обрядов, то отец, освобожденный от какой-либо подавляющей функции, играет роль более дружественного покровителя, преподавателя мастерства и наставника смелости в начинаниях.

Такое разделение функций приводит к отличной от обычной уравновешенности психики, о чем свидетельствует автор, говоря об отсутствии неврозов у ​​наблюдаемых им групп на островах северо-западной Меланезии. Эта уравновешенность удачно показывает, что Эдипов комплекс соотносится с социальной структурой, но он никоим образом не обеспечивает райский мираж, от которого социолог всегда должен себя предостерегать: гармонии, которую он допускает, на самом деле противостоит стереотипия, которой отмечены творения личности, от искусства до морали, в сходных культурах, и следует признать в этой обратной стороне, в соответствии с текущей теорией Эдипа, насколько над импульсом сублимации доминирует социальное подавление, когда эти две функции разделены.

Наоборот, поскольку отцовский образ инвестируется подавлением, он проецирует свою изначальную силу на те сублимации, которые должны его преодолеть; именно связывая развитие этих функций в такую ​​антиномию, Эдипов комплекс получает свое богатство. Эта антиномия разыгрывается в индивидуальной драме, мы увидим, что она там подтверждается эффектами распада; но эти последствия прогресса, интегрированные в огромное культурное наследие, выходят далеко за рамки этой драмы: обычные идеалы, правовые положения, творческие вдохновения. Психолог не может пренебрегать этими формами, которые, в семейной паре концентрируя условия функционального конфликта Эдипова комплекса, реинтегрируют в психологическом прогрессе социальную диалектику, порожденную этим конфликтом.

То, что изучение этих форм ссылается на историю, уже является данностью нашего анализа; именно к проблеме структуры мы должны отнести тот факт, что свет исторической традиции полностью освещает только труды патриархов, в то время как он лишь немного проливает свет на расплывчатые границы периферии — той самой периферии, на которой остается исследование Бахофена – матриархат, который повсеместно лежит в основе античной культуры.

Открытие социальных связей. С этим фактом мы приблизились к тому, что Бергсон определил в качестве критического момента в основах морали; мы понимаем, что он вернулся к ее функции социальной защиты это «всецелое обязательство», которым он обозначает звено, замыкающее человеческую группу в ее согласованности, и что, напротив, он признает трансцендентальный импульс жизни в любом движении, которое раскрывает эту группу, универсализировав эту связь; двойной источник, обнаруженный абстрактным анализом, несомненно обращенный против формалистических иллюзий, но остающийся ограниченным рамками абстракции. Теперь, если психоаналитик и социолог, имея опыт, могут распознать в запрете матери конкретную форму первобытного обязательства, то также они и могут объяснить реальный процесс «открытия» социальной связи при патерналистской власти, сказав, что с помощью функционального конфликта Эдипова комплекса эта власть вводит в подавление идеал обещания.

Если ссылаются на обряды жертвоприношения, посредством которых первобытные культуры, даже достигшие высокой социальной концентрации, осуществляют фантазии о первобытных отношениях с матерью с самой жестокой суровостью расчленяя человеческих жертв или закапывая их заживо, они прочтут более чем в одном мифе, что появление отцовской власти отвечает характеру примитивного социального подавления. Этот смысл, читаемый в мифической двусмысленности жертвоприношения Авраама, который, кроме того, формально связывает его с выражением обещания, проявляется в мифе об Эдиповом комплексе в не меньшей степени, если мы не пренебрегаем не менее двусмысленным эпизодом со Сфинксом, воспроизводящем освобождение от матриархальной тирании и упадке обряда королевского убийства. Какова бы ни была их форма, все эти мифы находятся на заре истории, вдали от зарождения человечества, от которого их отделяет незапамятное существование матриархальных культур и застой первобытных групп.

Согласно этой социологической отсылке, факт пророчества, к которому Бергсон прибегает в истории, особенно известной среди еврейского народа, понимается избранной ситуацией, созданной для этого народа, состоящей в том, чтобы быть держателем патриархата среди групп, приверженных материнским культам, своей судорожной борьбой за сохранение патриархального идеала с неудержимым соблазном этих культур. На протяжении всей истории патриархальных народов мы видим, таким образом, диалектическое утверждение в обществе требований личности и универсализацию идеалов: свидетельство этого прогресса можно найти в юридических формах, которые увековечились так сильно в элементах власти и в сознании миссии, управляемой древним Римом и которая была реализована уже революционным распространением моральных привилегий патриархата на огромное количество плебеев и на все народы.

СОВРЕМЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК И СЕМЕЙНАЯ ПАРА

Две функции в этом процессе отражаются в структуре самой семьи: традиция привилегированных форм брака в патриархальных идеалах; апофеотическая экзальтация, которую христианство привносит в условия человека. Церковь интегрировала эту традицию в мораль христианства, поставив свободный выбор человека на первый план в брачной связи, тем самым заставив институт семьи сделать решительный шаг к своему современному устройству, а именно тайному перевороту своего социального преобладания в пользу брака. Этот поворот произошел в 15 веке с экономической революцией, в результате которой возникло буржуазное общество и психология современного человека.

Именно отношения между психологией современного человека и супружеской семьей предлагаются для изучения психоаналитику; этот человек является единственным объектом, который психоаналитик в действительности подвергает своему опыту, и если он находит в нем психическое отражение самых первобытных состояний человека, то может ли он претендовать на то, чтобы вылечить его от его психических недостатков, не понимая его в той культуре, которая предъявляет к нему высочайшие требования, не понимая таким же образом своего собственного положения по отношению к этому человеку на крайней точке научной позиции?

Теперь, в наше время, меньше, чем когда-либо, человек западной культуры не может понять себя вне антиномий, которые составляют его отношения с природой и с обществом: как вне их невозможно понять и ту тревогу, которую человек выражает в чувстве прометеевой трансгрессии условий своей жизни и высших представлениях, в которых он преодолевает эту тревогу, признавая, что он создает себя и свои объекты с помощью диалектических кризисов.

Роль семейного образования. Это подрывное и критическое движение, в котором человек реализует себя, находит свой наиболее активный источник в трех состояниях супружеской пары.

Поскольку супружеская семья воплощает авторитет в следующем поколении и в семейной фигуре, она помещает этот авторитет в пределах непосредственного диапазона творческого низвержения. Самое обычное наблюдение позволяет нам видеть это в инверсиях, которые ребенок представляет себе в порядке поколений, где он заменяет себя родителем или дедушкой (бабушкой).

С другой стороны, психика формируется как образом взрослого, так и вопреки его ограничениям: это воздействие действует через передачу Я-идеала, причем в наиболее чистом виде, как мы сказали, от отца к сыну; он предполагает положительный отбор склонностей и дарований, постепенное осуществление идеала в характере. Именно этому психологическому процессу обязан факт существования семей выдающихся людей, а не мнимой наследственности, которую нужно было бы признать ответственной лишь за относительные способности.

Наконец, и прежде всего, доказательство сексуальной жизни среди тех, кто представляет моральные ограничения, необычайный пример трансгрессии образом отца изначального запрета поднимает в высшей степени напряжение либидо и масштабы сублимации.

Это значит наиболее гуманным образом воплотить конфликт человека с его самой первобытной тревогой, это значит предложить ей наиболее лояльное закрытое поле, где он может соотнести себя с самыми глубокими фигурами своей судьбы, это значит разместить в пределах своего индивидуального существования наиболее полное торжество над своим первоначальным рабством – вот как комплекс супружеской семьи создает высшие достижения характера, счастья и творений.

Придавая наибольшую дифференциацию личности перед латентным периодом, комплекс привносит в социальные противостояния этого периода их максимальную эффективность для рационального формирования личности. Мы действительно можем считать, что воспитательное воздействие в этот период воспроизводит игру нарциссических эквивалентностей, в которой родился мир объектов в более полной реальности и под высшими сублимациями логики и справедливости. Чем разнообразнее и богаче реальности, бессознательно интегрированные в семейный опыт, тем более формирующей будет для разума работа по их ослаблению.

Таким образом, если психоанализ демонстрирует в моральных условиях творчества революционный фермент, который можно уловить только в конкретном анализе, то для его создания психоанализ опознает в семейной структуре силу, которая выходит за рамки любой образовательной рационализации. Факт социального обучения с тоталитарными претензиями заслуживает того, чтобы быть предложенным теоретикам — к какой бы стороне они ни принадлежали — для того, чтобы каждый мог сделать вывод по своему желанию.

Упадок отцовского образа. Роль образа отца поразительно прослеживается в формировании большинства великих людей. Стоит отметить его литературное и нравственное влияние в классическую эпоху прогресса, от Корнеля до Прудона; а идеологи, которые в XIX веке обрушили на патерналистскую семью наиболее подрывную критику, не несут на себе ни малейшего его отпечатка.

Мы не входим в число тех, кто скорбит о предполагаемом ослаблении семейных уз. Разве это не важно, что семья должна быть сведена к своей биологической группе, в той степени, в которой она интегрирует самые высокие культурные достижения? Но нам кажется, что большое количество психологических эффектов происходит от социального упадка отцовского образа. Упадок, обусловленный возвратом на личность крайних последствий общественного прогресса, упадок, который наиболее отчетливо можно увидеть в наши дни в сообществах, которые больше всего пострадали от этих последствий в результате экономического спада и политических катастроф. Не был ли этот факт сформулирован главой тоталитарного государства как аргумент против традиционного образования? Упадок более тесно связан с диалектикой супружеской семьи, поскольку он является результатом относительного роста брачных требований, очень заметного, например, в американской жизни.

Каким бы ни было будущее, этот упадок образует психологический кризис. Возможно, именно с этим кризисом мы должны связать появление самого психоанализа. Возвышенной вероятности гениальности, быть может, недостаточно для того, чтобы объяснить, почему это произошло в Вене — тогдашнем центре государства, которое было плавильным котлом самых разнообразных семейных форм, от последних агнатических группировок славянских крестьян до самых редуцированных форм мелкобуржуазного хозяйства и наиболее подвергшихся упадку форм неустойчивого хозяйства, проходящих через феодальный и торговый патернализм, — так представил себе сын еврейского патриархата Эдипов комплекс. Как бы то ни было, именно формы неврозов, господствовавшие в конце прошлого века, выявили их тесную зависимость от условий семьи.

Начиная со времени первых фрейдовских открытий, эти неврозы, по-видимому, развивались в направлении характерного комплекса, где как исходя из специфичности его формы, так и исходя из его генерализации — он является ядром огромного числа неврозов — в котором мы можем распознать главный современный невроз. Наш опыт подводит нас к тому, чтобы распознать главную причину в личности отца, всегда в чем-то недостающей, отсутствующей, униженной, разделенной или фальшивой. Именно этот недостаток, согласно нашему пониманию Эдипова комплекса, истощает инстинктивное устремление, а также наносит ущерб диалектике сублимации. Зловещие крестные, помещенные в колыбель невротика, Бессилие и Утопический дух заточают его амбиции, либо потому, что он подавляет в себе те творения, которых ждет мир, из которого он происходит, либо потому, что в объекте, против которого он намеревается восстать, он не узнает свою собственную активность.

Жак М. Лакан
Бывший глава клиники Факультета Медицины