Перевод полностью обновлен 9.01.22

Комплекс отнятия от груди закрепляет отношения питания в психике в паразитической форме, как того требуют потребности раннего человеческого возраста; Он представляет собой первичную форму образа матери. Следовательно, он устанавливает самые архаичные и самые устойчивые чувства, которые объединяют человека в семью. Мы касаемся здесь самого первобытного комплекса в психическом развитии, того, из которого состоят все последующие комплексы; тем поразительнее видеть, что в нем полностью доминируют культурные факторы и, таким образом, уже на этой ранней стадии он радикально отличается от инстинкта.

Отнятие от груди как прекращение вскармливания; есть, однако, две особенности, которые действительно делают его очень похожим на инстинкт: с одной стороны комплекс отнятия от груди имеет черты настолько общие для всего вида, что его можно принять за родовой; с другой стороны он представляет в психике биологическую функцию, которая осуществлена анатомически хорошо дифференцированным аппаратом – лактацией. Теперь, мы можем понять, почему мы хотели связать с инстинктом, даже у людей, фундаментальное поведение, которое связывает мать и ребенка. Но это значит пренебрегать существенной характеристикой инстинкта: его физиологической регуляцией, проявляющейся в том, что материнский инстинкт у животного перестает действовать с завершением кормления грудью.

У человека, наоборот, именно культурная регуляция обусловливает отлучение от груди. Она оказывается доминирующей, хотя и ограничивается самим циклом аблактации (прекращение выделения молока прим. пер.), за который отвечает общий для класса млекопитающих физиологический период железы. Если такая регуляция, которую мы наблюдаем в реальном мире, кажется явно неестественной только в отсталых практиках, которые не случайно все выходят из употребления, то было бы грубой иллюзией искать в физиологии инстинктивную основу этих правил, более соответствующую природе, навязанную отнятию от груди, как и всем обычаям, идеалом самых передовых культур. Фактически, отлучение от груди в результате внезапных непредвиденных обстоятельств, часто является психологической травмой, отдельные последствия которой, так называемая психическая анорексия, наркомания через рот, желудочные неврозы, раскрывают психоанализу свои причины.

Отнятие от груди, психический кризис: Травмирующее или нет, отнятие от груди оставляет в человеческой психике неизгладимый след им прерванных биологических отношений. Этот жизненный кризис на самом деле усиливается психическим кризисом, который является несомненно первым, чье решение имеет диалектическую структуру. Кажется, впервые жизненное напряжение преобразуется в умственное намерение. По этому намерению отнятие от груди принимается или отвергается; намерение, конечно, очень элементарно, так как его нельзя отнести еще даже к Я, которое находится пока в зачаточном состоянии; принятие или отвержение не могут быть постигнуты как один из вариантов выбора, так как при отсутствии подтверждающего или отвергающего Я, они не противоречат друг другу; но как сосуществующие и противоположные полюса, они определяют чрезвычайно двойственное отношение, даже если один из них преобладает. Во время кризисов, которые обеспечивают непрерывность развития, это первичное двойственное отношение разрешится в психических дифференциациях на все более и более высоком диалектическом уровне и со все большей необратимостью. Исходное преимущество будет менять свое значение несколько раз, и из-за этого может подвергаться очень разнообразным судьбам; оно, тем не менее, будет восстанавливаться снова, со своим темпом и тоном, между прочим, которые оно наложит и на эти кризисы, и на новые категории, которые обеспечивает опыт.

Образ материнской груди

Это непринятие отнятия от груди, придает комплексу его положительную сторону, а именно образ заботливых отношений, которые он стремится восстановить. Содержание этого образа представлено ощущениями раннего детства, но он приобретает форму лишь по мере их психической организации. Однако поскольку эта стадия предшествует появлению формы объекта, кажется, что это содержание не может быть представлено в сознании. Несмотря на это, они воспроизводятся там в умственных структурах, которые служат, как мы видели, в качестве модели для более поздних психических событий. Они будут снова пробуждены связанной с ними ассоциацией, хотя будут неотделимы от объективного содержания, которое они сообщают. Проанализируем это содержание и эти формы.

Изучение поведения раннего детства позволяет нам утверждать, что экстероцептивные, проприоцептивные и интероцептивные ощущения после двенадцати месяцев еще недостаточно скоординированы чтобы позволить младенцу полностью распознать свое собственное тело, а, соответственно, чтобы иметь понимание того, что является по отношению к нему внешним.

Все же очень рано определенные экстероцептивные ощущения спорадически обособляются в воспринимаемые единства. Эти элементы объектов соответствуют, как и следовало ожидать, самым ранним эмоциональным интересам. Об этом свидетельствует ранее развитие и избирательность реакций ребенка на приближение и уход людей, которые о нем заботятся. Однако необходимо отдельно упомянуть, как структурный факт, реакцию интереса, проявляющуюся у ребенка по отношению к человеческому лицу: она появляется чрезвычайно рано, наблюдается с первых дней и даже до того, как достигается двигательная координация глаз. Этот факт нельзя отделить от прогресса, благодаря которому человеческое лицо приобретет свою полную ценность психического выражения. Эта ценность, будучи социальной, не может рассматриваться как нечто обычное. Оживленная, часто невыразимым образом, сила, которую человеческая маска принимает в психическом содержании психозов, вероятно, свидетельствует об архаичности ее значения.

Как бы то ни было, эти избирательные реакции, позволяют нам распознать в ребенке, как определенное очень рано развившееся знание о присутствии, выполняющем материнскую функцию, так и роль причиненной травмы, которая в определенных неврозах и расстройствах характера может играть замену для указанного присутствия. Это очень архаичное знание, для которого кажется, сделан клоделевский каламбур «co-naissance» (знание или со-рождение), и которое едва отличимо от эмоциональной адаптации. Оно по-прежнему полностью вовлечено в удовлетворение специфических потребностей раннего детства и в типичную двонаправленность психических отношений, возникающих на данном этапе. Когда мы рассматриваем младенца у груди, это удовлетворение отображает признаки самой большой полноты, которой человеческое желание может быть удовлетворено.

Проприоцептивное удовлетворение: оральное слияние. Проприоцептивные ощущения, связанные со всасыванием и хватанием, составляют основу двойственности опыта, вытекающего из самой ситуации: существо, которое поглощает, полностью поглощено, и архаичный комплекс отвечает ему материнскими объятиями. Мы не будем здесь говорить, вслед за ФРЕЙДОМ ни об аутоэротизме, так как Я еще не сформировано, ни о нарциссизме, поскольку еще не существует образа Я; и еще меньше должны мы говорить об оральной эротике, так как ностальгия по кормящей груди, в отношении которой психоаналитическая школа была столь несогласованна, связана с комплексом отнятия от груди только благодаря ее переработке Эдиповым комплексом. «Каннибализм», но склеенный каннибализм, невыразимый, одновременно и активный и пассивный, всегда живущий в играх и символических словах, которые в наиболее развитой любви напоминают желание личинки, — мы распознаем в этих терминах связь с реальностью, на которой базируется образ матери.

Интероцептивный дискомфорт – внутриутробный образ: Сама эта основа не может быть отделена от хаоса интероцептивных ощущений, из которых она возникает. Тревога, прообраз которой проявляется в асфиксии рождения; холод, связанный с наготой кожи; и лабиринтный дискомфорт, который сменяется удовлетворением при покачивании колыбели, организуют своей триадой мучительный тон органического существования, который, согласно лучшим наблюдателям, доминирует над первыми шестью месяцами жизни человека. Все эти первобытные болезни имеют одну и ту же причину: недостаточная адаптация к изменению условий окружающей среды и питания, которую создает паразитический баланс внутриматочной жизни.

Эта концепция согласуется с тем, что психоанализ находит на практике в качестве последнего источника образа материнского лона: за фантазиями сновидений, как и за навязчивыми идеями бодрствования, образы внутриутробной среды обитания и анатомической границы внеутробной жизни возникают с впечатляющей точностью. Наличие физиологических данных и анатомического факта немиелинезированности высших нервных центров у новорожденного, не позволяет, по мнению некоторых психоаналитиков, рождению быть психической травмой. С тех пор эта форма образа осталась бы загадкой, если бы послеродовое состояние человека не проявлялось, связанным с внутриматочной жизнью, дискомфортом при формировании позиции, мышечного тонуса и баланса.

Отнятие от груди: специфическая преждевременность рождения.

Мы можем видеть, что задержка прорезывания зубов и ходьбы, соответствующая задержка большинства других систем и функций, определяет в ребенке полную жизненную беспомощность, которая длится дольше первых двух лет. Должен ли этот факт быть связан с другими, теми, которые придают последующему соматическому развитию человека исключительный характер по сравнению с животными его класса: а именно, с длительностью периода детства и задержкой полового созревания? Как бы то ни было, мы не должны колебаться при распознавании положительного биологического дефицита в раннем возрасте и рассмотрении человека как животного, которое родилось преждевременно. Эта концепция объясняет общую распространенность комплекса и то, что он не зависим от случаев аблактации. Это отнятие от груди в строгом смысле – дает первое и, к тому же наиболее адекватное психическое выражение более неясному образу, раннего, более болезненного отлучения, которое имеет большее жизненное значение: то, которое, при рождении, отделяет младенца от лона, преждевременное отделение, от которого вызывает дискомфорт, который не может компенсировать никакая материнская забота. Позвольте нам напомнить здесь известный педиатрический факт очень особой эмоциональной отсталости, наблюдаемого у детей рожденных преждевременно.

Материнское чувство: Созданный таким образом, образ материнской утробы господствует над всей жизнью человека. Однако, из-за его двойственности, он может быть полностью насыщен при развороте ситуации, которую он представляет, нечто, что, строго говоря, достигается в уникальном опыте материнства. Вскармливая грудью, обнимая и созерцая младенца, мать в то же время получает и удовлетворяет самое примитивное из всех желаний. Даже боль рождения может быть понята как символическая компенсация за первое из появившихся эмоциональных явлений: тревогу, которая рождается вместе с жизнью. Только образ, который отпечатывает на глубочайшем уровне психики естественное лишение, которому подвергается человека, может объяснить силу, богатство и длительность материнских чувств. Реализация этого образа в сознании обеспечивает женщине привилегированное психическое удовлетворение, в то время как его влияние на поведение матери предохраняет ребенка от оставления, которое было бы для него фатальным.

Противопоставляя комплекс инстинкту, мы не отрицаем, что комплекс имеет определенную биологическую основу, а давая ему определение некими идеальными отношениями, мы, тем не менее, связываем его с материальной основой. Этой основой является функция, которую он выполняет в социальной группе; и этот биологический фундамент можно увидеть в жизненной зависимости индивида от группы. В то время как инстинкт имеет органическую основу и является не чем иным, как регуляцией жизненно важных функций, комплекс лишь изредка имеет органическую связь, когда восполняет жизненный недостаток регулированием социальной функции. Так обстоит дело с комплексом отнятия от груди. Эта органическая связь объясняет, как образ матери держится в глубинах психики и почему его сублимация особенно трудна, что проявляется в привязанности ребенка «к юбке матери» и в иногда анахронической длительности этой связи.

Однако, этот образ должен быть сулимирован для того, чтобы начать новые отношения с социальной группой и для того, чтобы интегрировать новые комплексы в психику. В той мере, в какой он сопротивляется этим новым требованиям, являющимся требованиями прогресса личности, образ, изначально полезный, становится фактором смерти.

Влечение к смерти: то, что стремление к смерти переживается человеком, как объект влечения – действительность, которую анализ обнаруживает на всех уровнях психики; это реальность, изобретатель психоанализа должен был признать ее неустранимый характер, но объяснение, которое он дал с помощью инстинкта смерти, каким бы ослепительным оно ни было, остается, тем не менее, противоречивым в терминах; такой является правда, гений Фрейда уступил предрассудку биолога, который требовал, чтобы всякая склонность была связана с инстинктом. Но, стремление к смерти, специфическое для психики человека, достаточно объясняется той концепцией, которую мы здесь развиваем, а именно, что комплекс, функциональная единица психики реагирует не на жизненные функции, а на врожденную недостаточность этих функций.

Эта психическая склонность к смерти в первоначальной форме, которую отнятие от груди ей дает, может быть замечена в тех особых видах самоубийства, которые характеризуются как ненасильственные; в то время, когда появляется оральная форма комплекса: голодная забастовка нервной анорексии, медленное отравление через рот при определенных наркоманиях и голодная диета при желудочных неврозах. Анализ этих случаев показывает, что посредством сдачи себя смерти, субъект пытается вновь обрести образ своей матери. Эта психическая ассоциация является не просто проявлением болезни. Она является родовой, как видно из практики погребения, некоторые способы которого ясно проявляют психологический смысл возвращения в материнскую утробу; также связи, установленные между матерью и смертью, до сих пор раскрываются как с помощью магических техник, так и с помощью концепций древних богословов; и, наконец, как мы это можем наблюдать в любом достаточно далеко продвинувшемся психоаналитическом опыте.

Семейные узы. Даже будучи сублимирован, образ материнского лона продолжает играть для субъекта важную психическую роль. Его форма, наиболее скрытая от сознания, форма пренатальной среды обитания, находит себе адекватный символ в его жилище и около его порога, особенно в их примитивных видах, пещере, хижине.

Таким образом все, что составляет домашнее единство семейной группы, до той степени, когда индивидуум способен рассматривать ее отдельно, становится для него объектом привязанности, отличной от такой же, объединяющей его с каждым членом группы. В таком случае отказ от обеспечения безопасности, предоставляемого семейной системой, находится в рамках повторения отнятия от груди, и чаще всего только в таком случае комплекс ликвидируется в достаточной мере. Каждое возвращение, даже частичное, к таким защитам, может вызывать разрушение в психике, несоизмеримое с практической пользой от этого возврата.

Любое завершение формирования личности требует этого нового отнятия от груди. Как сформулировал Гегель, что человек, который не борется за признание вне семейной группы, умирает не достигая индивидуальности. Психологическое значение этого тезиса проявится в остальной части нашего исследования. Что касается личного достоинства, то семья может только развить человека до номинальных сущностей, и она может сделать это только во время погребения.

Ностальгия по Целостности. Переполненность комплексом лежит в основе материнского чувства; его сублимация способствует семейному чувству; его ликвидация оставляет следы, по которым мы можем его обнаружить: именно эта структура образа остается основой интеллектуального прогресса, который его преобразует. Если бы нам пришлось определить наиболее абстрактную форму, в которой он обнаруживается, мы бы охарактеризовали его так: идеальное уподобление полноте бытия.

В этой, немного философской формуле, мы узнаем ностальгии человечества; метафизический мираж всеобщей гармонии; мистическая бездна эмоционального слияния; общественная утопия тоталитарной опеки, все виды тоски по потерянному раю перед рождением и до наиболее темных стремлений к смерти.